«Они взорвали терминал, потому что поняли, что могут потерять аэропорт»

«Они взорвали терминал, потому что поняли, что могут потерять аэропорт»

15 февраля 2016

Ольга Филимонова

Косово и Ирак по сравнению с этой войной  это абсолютно мелочи

— Я был командиром разведвзвода, затем меня назначили командиром роты. Пришлось выполнять обязанности начальника батальона, потому что наш начальник в командировку в Ирак убыл с первой ротацией.

Начали набирать еще две роты десантников в Ирак. Не все хотели туда ехать, а я — да.

Это однозначно был полезный опыт. Ведь до этого я служил преимущественно со срочниками, а в контингенте собрались контрактники, да еще и старше меня лет на 10. Мне тогда еще и 25 не было.

Теперь могу сказать, что Косово и Ирак по сравнению с этой войной — это мелочи. Это все равно что учения самого слабого пошиба.

Что я нового вынес из этой войны? Я и так это знал, но сейчас закрепилось еще больше: чтобы выполнять боевые задачи, нужно к ним серьезно готовиться, не жалея ни себя, ни людей в ходе учений.

Учения должны быть сложнее реальных боев. В декабре у нас были бригадные учения. На них личный состав, начиная от меня и до последнего солдата, вымучился гораздо больше, чем выполняя боевые задачи на второстепенных направлениях.

Появилось понимание, что кроме теории, практики, тактической подготовки и стрельбы — предстоит еще существенная психологическая подготовка.

Например, военнослужащий выполняет наступательное упражнение, движется, ведет огонь, прыгает в окоп — но противник при этом будет пытаться его выбить.

На учениях над военными работают патронами из пулемета или автомата. Пули свистят. Надо, чтобы бойцы этого не боялись. Тогда уже в первом бою солдат не будет пугаться. Это уже бывалый солдат. То же касается танков, мин, взрывов, снарядов.

Наша задача — сделать так, чтобы он пошел в свой первый бой таким бывалым солдатом.

Для меня война началась, когда я был командиром батальона в 25-й бригаде, получил задачу выйти на прикрытие государственного границы в марте 2014 года в Амвросиевку.

В пункте пропуска Успенка — это кратчайший путь от российской границы до Донецка — россияне пытались ввести свои «миротворческие подразделения».

Мы получили задание не допустить, чтобы зашли чужие войска. Тогда я понял, что такое информационная война.

Представьте: стоят в одну шеренгу 15-20 корреспондентов российских СМИ, а 4-5 клоунов пытаются создать впечатление у этих журналистов, что масса людей препятствует движению техники, начинают прыгать под гусеницы.

То есть группа людей небольшая, а создается такая картинка, там весь Донецк перед нами стоит и не пускает.

Мы пытались действовать решительно. Стали под Амвросиевкой, заняли район обороны. К нам подходили разные «полуволонтеры», «доброжелатели», «бывшие афганцы, чернобыльцы». Хотели прощупать, к чему мы готовы.

Они: «А вот если россияне введут миротворцев?» Говорю: «Хана всем миротворцам».

Думали, что это только я так говорю. Начали спрашивать солдат на КПП. Те им отвечали: «Да пусть заходят».

Возможно, это тоже было сдерживающим фактором.

Пока мы стояли под границей, другие подразделения освобождали Славянск. На нашем направлении было относительное затишье.

В наших действиях в то время была еще какая-то нерешительность. Я как бы знаю, что противник рядом, оружие, граница — но есть милиция, СБУ, которые должны этим заниматься, это еще не мое дело.

Пытались понять, когда нам можно вмешиваться, а когда — нет.

Я принял решение поставить блокпосты. Тогда была информация, что россияне курсируют вдоль границы, пересекают ее.

Помните бородатого сепаратиста Бабая? Его пытались вывезти на лечение в Россию после ранения. А мы неожиданно для них выставили блокпосты. Вот они на нас и нарвались. Там стояла третья рота, их встретила и всыпала.

Они не поняли, кто мы и сколько нас, спешились. Тогда им наши хорошо дали — не менее 7 человек погибли, около 10 раненых было, сепары едва сбежали. Так что Бабая через наши блокпосты они вывезти не смогли.

Затем наш 1-й батальон пошел дальше вдоль границы, в Зеленополье. Мы в палатках не спали — знали, что по нам будут работать с «Градов». Я лично спал в глубине где-то 1,20 или 1,30 метра.

Как гробик — сверху брезент, палатка, потому что шли дожди. Туда все равно затекало, но мы все жили ниже уровня земли.

А вот тому подразделению, что нас там сменило, не повезло — их потом обстреляли из «Градов» — это был первый случай с большими потерями.

Потом нас вывели на восстановление боеспособности, потому что мы около 4 месяцев уже были в АТО.

В этот момент со стороны России на пограничные участки начались наиболее интенсивные атаки.

Я уже знал, что те, кто там остались (72-я, 79-я бригады — УП), практически в окружении, поэтому необходимо как можно быстрее приводить себя в порядок. Я был уверен, что мы пойдем туда, им навстречу.

Так и получилось.

Мы умудрились выжить основном благодаря нашим разведчикам

В 20-х числах июля 2014 года мы вышли в рейд — через Дебальцево на Шахтерск, на Саур-Могилу.

Мы двигались первыми, за нами шла 95-я бригада. Но нельзя сказать, что мы делали какой-то коридор. Потому что мы пробиваем, а за нами все снова смыкается. 95-я идет и снова пробивает.

Мы начали движение со стороны Артемовска, обошли Дебальцево (его еще тогда не освободили), прошли на Некишино, Каменку. Зашли в восточную часть Шахтерска с севера, затем прошли на южную часть.

У меня была четкая информация, что в Шахтерске сепаратисты собрали не менее тысячи бойцов из Кутейниково, Иловайска, Харцызска. Там мы взяли в плен около десяти сепаратистов, которые это подтвердили.

Я думаю, что у человека, который планировал наш рейд, было два варианта: если получится, я дойду сразу до Саур-Могилы и создам условия, чтобы вышла 79-я бригада. Второй вариант — я должен был оттянуть на себя войска противника и дать возможность 95-й бригаде обеспечить выход войск из окружения, для этого сразу за нами шла 95-я.

Сработал второй вариант. 95-ка обошла меня и захватила первый раз Саур-Могилу, обеспечила выход 79-й бригады из этого окружения. Поэтому главную задачу они выполнили.

Мы шли прямо по логову боевиков, останавливались на отдых, даже спали. Есть, правда, совсем не хотелось — то ли от жары, то ли от волнения, но приходилось себя заставлять. Так и шли по тылам врага.

Вам трудно представить, как мы умудрились выжить? В основном благодаря нашим разведчикам.

Вот у меня есть «Эмиль». Он со своей группой шел впереди. Только на пути к Шахтерску они выявили три засады врага. Благодаря ему и выжили.

У «Эмиля» вообще было наиболее результативное подразделение. Еще под Дебальцево именно они нашли место, где его можно обойти без потерь.

При этом они там уничтожили группу 5 человек, забрали оружие. Тогда я впервые увидел эти российские РШГ (ручная штурмовая граната) с прицельной дальностью стрельбы до 600 метров.

Они еще и машину их захватили. Приезжаю, спрашиваю: «Откуда?»- «У сепаров отжали». Они на этой машине потом работали дальше.

В Шахтерск они уже на частично бронированном «Урале» заходили, за ними БРО («бойова рухома охорона» — А) — танк, две БМД; главные силы батальона. В Шахтерске они проскочили засаду, зашли вглубь.

«Урал» подбили, водителя ранили, танк еще дальше проскочил. То есть они, значит, в таком мини-окружении, от нас где-то километра на полтора. Там был короткий бой — сепары испугались.

Благодаря этой разведке мы нормально прошли, потому что были готовы — они выявили все, что можно было.

Так и между Могилой Острой и Шахтерском. Я только ехал за ними, видел — машина валяется, их 200-е.

Кстати, часть населения в Шахтерске нам давала информацию. Машину нам пригнали. Приходили и откровенно говорили: «Они на площади в центре Шахтерска, 15 минут пешком от вас. Там целый лагерь, ударьте по ним из артиллерии». Я серьезно говорю. Он здесь живет и говорит мне: «Ударьте по ним из артиллерии».

Но мы не ударили. Возможно, зря. Я об этом думал. Мы бы могли там такие потери нанести ... С той тысячи человек, как минимум, 400 были в палаточном городке в 15 минутах от нас. Но это центр города, и мы не ударили.

Бои продолжались на двух перекрестках в окрестностях Шахтерска, которые мы держали несколько суток. Пока мы оборонялись на этих перекрестках, у нас погибли два бойца, один раненый средней тяжести и много легких.

В Шахтерске был еще такой случай. Нас очень сильно доставали минометы. Поставил задачу «Эмилю» — надо их найти, чтобы можно было уничтожить. Он вместе с другом-офицером и еще тремя солдатами пошли. Были в обычной форме, просто сняли желтые ленты и шевроны.

Город неизвестный, кругом противник. Но эти пятеро прошли, встретились первый раз с сепаратистами, но те их приняли за своих.

Потом еще каких-то сепаров — но все было нормально.

Противник не ожидал такой «наглости» — наши же, не скрываясь, ушли. Но представьте себе, сколько надо иметь храбрости, чтобы это сделать. Ты идешь, понимаешь, что вокруг ходят чужие, это враг.

И вот встречает их группа боевиков, человек 20. Остановили, подошли: «Вы кто?» Начали опрашивать.

А мы перед этим взяли в плен людей, имевших информацию, какие группы в Шахтерске, кто командир. Вот группа «Эмиля» им отвечала на все эти вопросы.

«Что ищете?» — «Вот, нас назначили охранять артиллерию, а мы не знаем, куда идти. Идем в школу».

Они: «Да нет, ее вчера переместили, она у стадиона». — «А где это?»

И вот, берет этот сепаратист карту и показывает, где их артиллерия ...

При выходе из Шахтерска тоже был бой. Тогда у нас были большие потери.

Они подорвали терминал, так как понятно, что могут потерять аэропорт

В конце декабря 2014-го мы заменили 79-ю бригаду в районе Донецкого аэропорта.

У меня в подчинении были два батальона. Среди них тогда, как и сейчас, контрактников почти не было. Эти два батальона — это мобилизованные и добровольцы.

Они уже многое умели, но это люди, которые до АТО работали учителями, бухгалтерами, шахтерами — им не хватало опыта.

В рамках операции в январе одной из наших задач было деблокировать аэропорт — пытались овладеть монастырем в селе Веселом, что вблизи аэропорта. Если бы мы его заняли, это увеличило бы нашу зону влияния, мы смогли бы спокойно обеспечить личный состав в аэропорту всем необходимым.

Во время одной из таких попыток я туда выходил с бойцами моего 90-го батальона и 2-го батальона 93-й бригады, которая меня не знала. Это был сводный отряд, я для них был чужим командиром.

Пришлось говорить: «Кто вам еще нужен? Я полковник ВДВ, командир бригады, выполняю задачу максимум командира роты и иду с вами. Кого вам еще пригласить — президента?» Они все колебались, но пошли.

Монастырь мы так и не взяли. На это есть много причин.

Во-первых, решение сделать эту попытку принималось очень быстро, времени на подготовку не было. Танки противника «разряжались» по терминалу почти каждый час, поэтому мы должны были действовать максимально быстро. Во-вторых, это был сводный отряд из разных подразделений, степень готовности к совместным действиям была невелика.

Целью этих боев в Песках, Спартаке, Веселом, куда зашла 93-я бригада, создать тактическое преимущество, поджать еще ближе к Донецку противника и сделать оборону аэропорта устойчивой.

Даже сейчас аэропорт у нас как на ладони, все видно. Если бы не было ограничений на применение оружия, там можно было бы нанести противнику большие потери. Для противника ДАП — как дамоклов меч, который постоянно над ним висит.

Потому что если до Луганска далеко, и у него там есть буферная территория, то с ДАП все просто — мы почти в Донецке.

После того, как боевики впервые взорвали терминал, мы пытались еще раз разблокировать бойцов и захватить дополнительные сооружения, чтобы расширить зону влияния. Подразделение, пошедшее к терминалу, возглавлял очень храбрый человек — командир 90-го батальона подполковник Олег Кузьминых.

Он лично отводил свой батальон и попал в плен.

... Думаю, не стоит рассказывать о деталях этой операции, потому что еще не все закончилось. Где гарантии, что сейчас через два-три месяца нам не нужно будет там что-то делать? И часть тех планов, которые мы пытались реализовать, снова будем реализовать. Поэтому это не очень уместно.

Полковник Кузьминых попал в плен с частью своего личного состава. Часть отошла, часть зашла прямо в терминал.

Мы знали, что боевики контролируют первый этаж (подземный паркинг). Я так понимаю, что есть сеть подземных коммуникаций. Боевики со стороны Донецка вошли на подземный паркинг благодаря этим коммуникациям. Его невозможно было контролировать.

Я здесь немного объясню. Специфика здания такова, что второго и третьего этажа практически нет.

Есть первый этаж, затем большая коробка, балкончики по периметру, в центре пусто, и только на самом верху потолок. То есть второго и третьего этажей в центре практически не существует.

В последние дни наши бойцы удерживали эти два балкончика. Враг подошел с другой стороны. Когда все только начиналось, количество личного состава была невелико, и мы не могли контролировать все лазейки.

Одну из них и использовал враг.

Когда боевики поняли, что не могут захватить терминал, то решили его разрушить.

Пожалуй, ДАП для них тоже был неким символом. Потому что они могли его с самого начала стереть с лица земли. Но этого не делали. Они перешли к этому, только когда поняли, что нас по-другому оттуда не выдавить.

У них нашлись два или четыре отважных экипажа танков, которые подъезжали к аэропорту со стороны Донецка, разряжались, уезжали, загружались боеприпасами, и снова разряжались. Били по углам.

Представьте себе прямоугольное здание терминала, от обстрелов оно сыплется, по этим руинам они спокойно залезали наверх. А наши — внутри. Стены, потолок перед ними оседают и падают. Они ничего не могут сделать и ничего не видят.

Затем боевики поднялись еще выше вверх по этому разрушенному зданию и полностью взяли под контроль верхний этаж.

Только от освобожденного позже из плена Рахмана я узнал подробности того, что там произошло. Он рассказал, что для этого подрыва сепаратисты притащили очень мощные противокорабельные мины (зарядтаких может быть эквивалентен от 400 кг до 1 тонны тротила — УП).

Эти мины сбросили с верхнего этажа, который контролировал противник. Нашим бойцам на голову. Одна не сдетонировала, бросили вторую, тогда сработали обе. В это время я с другими командирами находился в пункте управления — в подвале в с. Водяное (не менее 6 км от терминала — УП), и нас там сильно затрясло. Представьте себе, что почувствовали те, кто был в терминале.

Детали этих подрывов сих пор до конца не известны.

Есть храбрый и волевой солдат из 90-го батальона с позывным «Север». Он был правой рукой погибшего героя Украины Ивана Зубкова.

Север помогал в организации обороны, а когда Иван Иванович погиб, взял на себя часть этих полномочий. Он помогал завезти туда Рахмана.

Север говорит, что до этого мощного взрыва в терминале двое суток (18, 19 и утро 20 января — УП), был относительный покой. Наши батальоны (из 25-ки, 95-ки, 93-ей) в это же время атаковали Спартак, Пески; роты, батальоны работали, наступали ... Те полтора-два дня, пока мы давили со всех сторон — в терминале было тихо, они смогли отдохнуть и организовать по-новому систему обороны.

И хотя наши атаки не удались, противник же не знал, планировалии ли мы следующие попытки.

Я думаю, что они взорвали терминал, потому что поняли, что могут потерять аэропорт.

После второго мощного взрыва связь с бойцами была потеряна.

Начальник разведки 81-й бригады Андрей Гречанов «Рахман» пешком пришел из терминала, доложил обстановку. Тогда группа под его руководством на трех МТЛБ отправилась в аэропорт, чтобы эвакуировать раненых и остальные вывести пешком.

На пути к терминалу машину Рахмана подбили, она перевернулась, погиб механик-водитель. У Рахмана были ожоги глаз, его практически вывели оттуда.

Так закончилась последняя попытка эвакуировать из терминала людей.

Какие были ошибки и почему мы потеряли аэропорт?

Мне кажется, что еще не время об этом говорить. Я понимаю, что все ищут чьи-то ошибки, хотят чьей-то крови. На самом деле там все — от солдата до начальника Генштаба — приложили максимум усилий.

Пожалуй, большего и нельзя было сделать.

Представьте себе: на предпоследнем этапе, до того, как наши пошли на Спартак и Пески, были попытки деблокировать, снять это напряжение. Боевики были очень близко, было настолько трудно, что личный состав в терминале вызвал огонь на себя.

Противник 

Противник тоже укрепился за счет кадрового потенциала Российской Федерации. Там во многих подразделениях управляют кадровые офицеры.

Вы же понимаете, создать с нуля бригады и корпуса сложно. А у нас есть разведка, мы многое знаем. Есть данные, кто этими корпусами руководит, бригадами, батальонами — российские офицеры.

Например, в ДАП у сепаров в какой-то момент изменилась тактика. Если раньше они пытались «тупо штурмонуть», то потом все это изменилось. Они притащили много артиллерии. Перед атаками подавляли нашу артиллерию, а уже потом штурмовали.

Чувствовалось, что это было уже нормально спланированное мероприятие с артиллерией, с минометами, с танками, с правильным штурмом. Это все и в эфире слышалось, и чувствовалось по результатам.

У них была привычка: выскочить, прокричать «Аллах акбар!», стрельнуть. Хотя были славянской внешности. Но там были и чеченцы, и весь этот сброд.

Как-то 79-я бригада взяла в плен часть сборняка этого «Гиви» и «Моторолы». «Сборняк» — потому что у них были проблемы с тем, кто может воевать.

Один пленный говорит: «Я такой-то из Санкт-Петербурга, позвоните моей маме». При нем был мобильный телефон, сразу позвонили. Спросили: «Где ваш сын?» — Она говорит: «На Север поехал деньги зарабатывать». У него были ранения, несовместимые с жизнью, он погиб.

Мы раненым пленным оказываем помощь. В Шахтерске у нас был один сепар с серьезным ранением ноги. Его вместе с нашими ранеными отправили.

Те, кто не был ранен, оставались с нами. Мы с ними общаемся, они говорят: «Нам рассказывают, что вы уничтожаете города, артиллерией работаете».

«Вот вы с нами уже три дня. Где наша артиллерия? Работает? Не работает. А по нам же постоянно работает».

То есть они осознали, кто по кому бьет.

Когда мы выходили из Шахтерска, забрали их. Видно испуг в глазах — думали, что их сейчас будут расстреливать. Мы их загрузили вместе с нашими ранеными, вышли. Они со мной ездили не меньше двух недель. Их у меня было восемь. Один из них русский, но шифровался. У него даже документов не было.

В то время мы сами меняли. Был там у них командир сводной бригады, которая против нас воевала — Кононов. Чтобы забрать своих солдат, я держал с ним контакт. Говорю: «Вот ваших восемь, моих у вас три и еще два раненых — пять, я готов поменять всех на всех». А тот тянул, обвинял нас в чем-то.

В какой-то момент я не выдержал. При пацанах, которых мы взяли в плен, позвонил ему, телефон на громкую связь поставил и говорю: «Так что, вы поменяете или нет? Они уже со мной две недели ездят!»

Тянули они очень долго, но в конце концов я своих забрал.

Еще Сунь Цзы говорил, что первое задание врага - "посеять в головах солдат неверие в своих командиров"

У меня нет перечня того, чего мы не делаем. Есть скорее то, «что надо делать».

Например, у меня пункт постоянной дислокации — Дружковка, Константиновка. Мы должны убедить мирное население, что нас не нужно бояться. Думаю, что эту задачу сейчас мы выполнили, нареканий от местного населения практически нет.

Самое главное — это не делать плохо.

Возможно, мне повезло, но у меня не было проблем с пополнением, которое ко мне приходило.

Мое понимание таково: солдат, сержант, офицер, генерал — каждый из них «СОЛДАТ». Мы все солдаты для нашей Родины.

Разница только в том, что у солдата-гранатометчика или пулеметчика круг обязанностей уже и меньше степень квалификации. Ему не надо иметь тактические, оперативно-тактические знания, разбираться в технике и тому подобном.

А офицер — это такой же солдат, просто у него должно быть больше знаний, у него большая ответственность.

Еще Сунь Цзы говорил, что первая задача врага — «Посеять в головах солдат неверие в своих командиров».

Так, в Первой Мировой войне, солдатам внушали неверие, а немцы при этом браво наступали.

Меня до глубины души возмущает, как некоторые передачи показывают солдата на передовой — голого и босого — а министр докладывает, что все одеты.

Надо на самом деле разобраться. Чья это ответственность? Министра или какого-то сержанта по материально-техническому обеспечению?

Именно сержант отвечает за то, чтобы у него люди были накормлены, одеты, в тепле и с боеприпасами. Это не министр делает.

А сержант на камеру говорит: «Нам ничего не дают». Он — тот человек, который должен поехать, получить, привезти и раздать. Он этого не сделал. Но обольет грязью всех — а журналист это все снимает и думает, что это нормально.

У нас сейчас форма в разы лучше, чем была. Это раз. Второе — она есть на всех. И если кто-то не одет в эту форму, то это недоработка конкретного сержанта, старшины, который должен этим заниматься.

Еще полгода назад были проблемы с резервами, из которых выдавалась форма в случае повреждения. Сейчас обменный фонд накапливается, сразу на многих его не будет.

У нас есть тенденция, что некоторые военнослужащие говорят: «Ее уже нет, она уже плохая, я уже ее стер». А никаких действий особых не было. Просто один человек за собой следит, находит возможности помыться, побритися, а кому-то просто лень. Он как жил где-то у себя, так и здесь — зачуханный, нестриженный.

Суровый ли я командир?

Не бывает нестрогих командиров. Если командир не строг, значит, нет подразделения. Это 100%. Только требовательный человек может быть командиром. Причем наибольшая требовательность — это к себе.

Когда мы обучаем сержантов, командиров взводов, то используем принцип «Делай как я или лучше меня». Соответственно, так же они учат своих подчиненных.

Человек должен быть лидером и по морально-деловым качествам, и по своему опыту.

В Вооруженных Силах не должно быть такого, чтобы добровольцев отбирали на задание — есть подразделение, ему определяется задача. Абсолютно все задачи имеют ту или иную степень риска. Есть с большой степенью риска, с большой степенью вероятности того, что задача не выполнится. Но мы для этого и служим.

Если мне определили задачу взять Саур-Могилу — у меня даже мысли не возникнет ее не выполнить.

Но самое главное для командира — никогда в жизни никто никого не обманывает. Если это задача трудная или сверхтяжелая — об этом должны знать все, до последнего солдата, и понимать, что их ожидает.

Иначе вообще ничего не будет.

У нас лучшие, храбрые солдаты. Когда они знают степень риска, понимают, как мы будем действовать, они смело и инициативно задание выполняют.

—

Оксана Коваленко, Галина Титыш, опубликовано в издании Украинская exihhiduidxkmp правда

Перевод: Аргумент